— Я не хочу останавливаться.

— Я не готов… то есть, я хочу сказать, я не подготовился…

— Ну и ладно. Хорошо, — сказал ее собственный голос, хотя Клэр и сама не знала, хорошо ли, она просто-напросто жаждала его прикосновений.

— Ной, — вспомнил он. — Что, если Ной проснется…

Только тогда она открыла глаза и увидела прямо над собой его лицо. Она впервые видела его таким — черты, озаренные отблесками огня, и взгляд, полный желания.

— Наверху, — пробормотала она. — Моя спальня.

Его губы медленно расплылись в улыбке.

— А замок на двери есть?

В ту ночь они занимались любовью три раза. Сначала безумное столкновение тел, сплетение конечностей и содрогание от внутреннего взрыва. Потом медленное совокупление любовников, не сводящих друг с друга глаз, знающих друг друга на ощупь и по запаху.

А в третий раз они занимались любовью на прощание.

Проснувшись еще до рассвета, они уже привычно потянулись друг к другу в темноте. Слова были не нужны; их тела, объятые новой общей гармонией, скользнули друг к другу, словно две половинки, стремящиеся слиться в единое целое. Когда Линкольн беззвучно опустошился в нее, казалось, будто пролились слезы — одновременно и счастливые, и горькие. Счастливые — потому что он нашел ее. А горькие — оттого, что им предстоит столкнуться с печалями. С яростью Дорин. С сопротивлением Ноя. С горожанами, которые могут так и не принять ее.

Линкольн не хотел, чтобы утром Ной застал их в одной постели; ни он, ни Клэр не были готовы к последствиям. Было еще темно, когда Линкольн оделся и вышел из дома.

Из окна своей спальни она наблюдала за тем, как отъезжает его пикап. Слышала громкий хруст льда под колесами. Похоже, ночью мороз усилился, и сегодня будет намного тяжелее дышать. Свет задних фар уже растворился в темноте, а Клэр все стояла у окна, глядя на искрящиеся под луной сосульки. Она уже ощущала его отсутствие. И к этому примешивалось еще одно неожиданное и тревожное чувство: материнской вины за то, что она так эгоистично пошла на поводу собственных желаний, собственной страсти.

Она вышла в коридор и подошла к двери Ноя. В его комнате было тихо; зная, как крепко он спит, Клэр не сомневалась — он не слышал, что творилось в ее спальне. Она шагнула за порог и опустилась на корточки возле его постели.

Когда Ной был маленьким, Клэр часто наблюдала за его сном, гладила по волосам, вдыхала запах теплого белья и мыла. Теперь он избегал физических контактов; она уже забыла, когда в последний раз сын позволял ей прикоснуться к нему. «Если бы только я могла вернуть тебя прежнего». Она наклонилась над ним и поцеловала в бровь. Он застонал и перевернулся на другой бок, спиной к ней. Даже во сне он отстраняется от меня, подумала Клэр.

Она уже хотела было подняться, но ее взгляд внезапно упал на подушку, и она оцепенела. Там, где только что лежала щека Ноя, осталась фосфоресцирующая зеленая полоска.

Не веря глазам своим, она коснулась ее и почувствовала влагу и тепло, словно мальчик плакал. Клэр уставилась на кончики своих пальцев.

Они призрачно поблескивали в темноте.

19

— Мне необходимо знать, что произрастает в этом озере, Макс. Прямо сегодня.

Макс жестом пригласил ее войти в коттедж и закрыл дверь, чтобы оградиться от пронизывающего ветра.

— Как Ной себя чувствует?

— Я осмотрела его с головы до ног, и внешне он совершенно здоров, если не считать забитого носа. Я уложила его в постель; он пьет соки и противоотечные препараты.

— А что с фосфоресцирующим веществом? Вы отдали его на анализ?

— Да. Сразу же отправила мазок в лабораторию.

Клэр сняла пальто. Макс наконец-то научился разжигать огонь в дровяной печи, и в коттедже было нестерпимо душно. Она бы предпо

чла снова оказаться на ледяном ветру. Здесь, в захламленной гостиной Макса, да еще в дыму она едва дышала.

— Я только что сварил кофе, — сообщил он. — Присаживайтесь… если, конечно, найдете свободный стул.

Клэр окинула взглядом тесную комнатушку и решила отправиться вместе с ним на кухню.

— Расскажите мне про анализы проб воды. Про те, что вы брали из еще не замерзшего озера.

— Результат пришел только сегодня утром.

— Почему вы мне сразу не позвонили?

— Потому что там и рассказывать-то нечего. — Макс порылся в бумагах, разложенных на кухонном столике, и протянул Клэр компьютерную распечатку. — Вот. Окончательный анализ из лаборатории.

Она просмотрела длинный список микроорганизмов.

— Большинство из них мне незнакомо, — сказала она.

— Это потому, что они не патогенные, не вызывают болезни человека. В этом списке типичные бактерии и водоросли, которые встречаются в любом северном водоеме с пресной водой. Содержание колиформных организмов высокое, но в пределах нормы, что указывает лишь на протечку в септической системе какого-нибудь дома, находящегося на береговой линии. Но в целом, ничем не примечательный бактериальный спектр.

— А как же фосфоресцирующие вибрио?

— Нет. Если вибрио и были когда-то в этом озере, то долго они не прожили, а значит, вряд ли были источником болезни. Скорее всего, вибрио не патогенные, а лишь случайные бактерии. Безобидные, как и все другие, которые мы таскаем в своем организме.

Она вздохнула.

— То же самое мне сказали в департаменте здравоохранения.

— Вы им звонили?

— Сегодня утром. Я была в такой панике из-за Ноя.

Он протянул ей кофе. Она сделала глоток, потом отставила чашку, засомневавшись, на какой воде Макс варил кофе — бутылированной или из-под крана.

Из озера.

Ее взгляд скользнул к окну, на безграничное белое пространство, в которое превратилось озеро Саранча. С этим водоемом была неразрывно связана их повседневная жизнь. Летом они купались и плавали в этой воде, рыбачили, выуживая рыбу из глубин. Зимой скользили по застывшей озерной глади на коньках, утепляли дома, защищаясь от натиска безжалостных ветров, кружащих над ледяной пустыней. Без этого озера городок Транквиль прекратил бы свое существование, превратившись в еще одну долину среди бескрайних лесов.

Просигналил ее пейджер. На дисплее высветился незнакомый номер с кодом Бангора.

Она перезвонила с телефона Макса, и ей ответила медсестра из Медицинского центра восточного Мэна.

— Доктор Ротстейн попросил позвонить вам, доктор Эллиот. Насчет вашего пациента с краниотомией, которого привезли на прошлой неделе, господина Эмерсона.

— Как Уоррен себя чувствует после операции?

— Видите ли, его уже несколько раз посещали психиатр и социальный работник, но, кажется, ничего не помогает. Поэтому мы вам и звоним. Мы подумали, раз он ваш пациент, возможно, вы знаете, как разрешить эту проблему.

— Какую проблему?

— Господин Эмерсон отказывается принимать лекарства. Хуже того, он перестал есть. Сейчас он пьет только воду.

— Он как-то объясняет это?

— Да. Говорит, что ему пора умереть.

С тех пор как Клэр виделась с ним последний раз, Уоррен Эмерсон еще больше усох, казалось, жизнь, словно воздух из надувного шарика, постепенно уходила из него. Он сидел в кресле у окна, сосредоточенно разглядывая расположенную возле здания парковку, где, словно мягкие хлебные батоны, выстроились заснеженные машины. Он даже не обернулся, когда Клэр вошла в палату, и продолжал пялиться в окно — уставший от жизни старик, купающийся в свете серого дня. Ей даже показалось, что Уоррен не догадывается о ее присутствии.

И тут он произнес:

— Знаете, все это ни к чему. Так что смело можете оставить меня в покое. Когда приходит твой час, ты это чувствуешь.

— Но ваш час еще не пришел, господин Эмерсон, — возразила Клэр.

Наконец он повернулся, и если даже и удивился ее появлению, то вида не показал. У нее возникло ощущение, что его уже ничто не удивляет. Для него не существует ни радости, ни боли. С тупым равнодушием он наблюдал за ее приближением.